Письмо Болдырева Гранину
Даниил Александрович!
С волнением 2 раза прочитал Ваши «Главы». Те, кто был в Ленинграде в январе-марте 1942 года, не может остаться равнодушным. Я как бы заново пережил все, чему был свидетелем и в чем участвовал.
Я бывал в институтах, на предприятиях, в частных квартирах, эвакопунктах в Смольном, много раз пересекал Ладогу, отправлял первые автобусы и первые эшелоны с эвакуированными.
В своих докладах, книгах и статьях я часто пользуюсь методом прессинга, в «Главах» Вы немного злоупотребляете им.
Тема голода — новое страшное оружие, как Вы это правильно назвали, примененное Гитлером против ленинградцев, — бесспорно главная тема, об этом свидетельствуют магнитные записи, многочисленные рассказы свидетелей.
И все же в вашей вещи «голод» не должен был заслонить, отодвинуть, затемнить незабываемое в истории мужество и самопожертвование ленинградцев, ежедневную, кропотливую работу ленинградцев по спасению людей, города, помощи фронту. Не героев, не бойцов, а простых советских ученых, работников искусства, врачей, рабочих, домашних хозяек.
Вы умело и в нужных местах говорите об этом, о величайшей организованности, о роли партийных и советских работников, однако рассказы о голоде часто повторяют друг друга, не освещают какой-то новой стороны этого страшного бытия и поэтому некоторым кажутся навязанными и в какой-то мере отталкивают.
2. В такой сложной вещи, где Вы обнажаете правду, где Вы правильно отбросили «литературщину» и пользуетесь языком свидетелей для того, чтобы 900 блокадных дней не были забыты, чтобы об этой правде знали люди, чтобы это прочно вошло в историю, недопустимы сомнительные факты.
Первая страница письма А. С. Болдырева. (ЦГАЛИ. Фонд Д. Гранина)
Вот некоторые замечания:
Стр. 52, первый абзац — замечания в тексте.
Стр. 63−64 — Та часть рассказа Л. А. Ман<др>ыкиной, где она говорит о похоронах матери на Волковском кладбище, малоправдоподобна.
Дело в том, что мерзлую землю «копать» нельзя. В декабре-январе 41−42 г. стояли сильнейшие морозы, и земля уже глубоко промерзла, а в марте самая большая глубина промерзания (лопаются трубы в марте), поэтому могилу в такой земле могли бы выдолбить лопатами и кирками 2−3 сильных мужчины.
Стр. 67, абзац 1−3 — Такой случай кратковременный мог быть. Однако надо учитывать, что проруби, люки, откуда население брало воду, было под контролем райисполкомов, сандружины и т. п., поэтому трупы были бы быстро выколоты и убраны — об этом Вы пишете в «исполнении обязанностей».
Те, кто критикует главы из «Блокадной книги», обязательно упоминают это место главы, называя его «дешевой сенсацией».
Видимо, это место лучше убрать.
Стр. 75−126 — сопоставьте текст и посмотрите замечания в тексте на стр. 126 + опилки в хлеб не добавляли.
Стр. 76 — есть танковый жир нельзя. Я советовался с специалистами-танкистами. Для смазки различных частей танка применялись: солидол, нигрол, калипсоль — это все несъедобные продукты перегонки нефти.
Стр. 137 — Ладога замерзла в середине ноября. Баржи были поставлены на прикол 10 ноября. Последние корабли пробились к Осиновцу 4 декабря 1941 г.
Стр. 138. Соображение всеми уважаемой и, безусловно, правдивой О. Писаренко о том, что дети вылетали из рук матерей, ехавших машинах, на лед, малодостоверны.
В открытых машинах женщин с детьми перевозили крайне редко. Если же это случалось, то все люди усаживались на пол машины, куда были положены, как правило, старые матрасы. Садились плотно, прижимаясь спиной к борту и к друг другу. Так же плотно заполнялся центр машины. В этих условиях ребенок выпасть не мог. Вероятнее всего, что из машин выносили на лед умерших во время пути детей.
Ваш материал настолько значимый, настолько вкусный, как документ, как подлинные факты истории, что он должен быть абсолютно достоверен.
Главы разбиты на подзаголовки: Засланный в город (подзаголовок не понятен); Блокадный быт; На работе и т. д.
Наверное, было бы лучше, четче, если бы подзаголовки были бы более дробные: хлеб, тепло, вода, свет и обязательно «психика».
Если с последним согласны, могу прислать 2−3 стр.
Не думайте, что я придираюсь.
С уважением, А. Болдырев
27. II.78
«Кожаные перчатки» Леонида Пантелеева
Леонид Пантелеев — литературный псевдоним писателя Алексея Еремеева. Лёнька Пантелеев — знаменитый Петроградский бандит, с ним, вероятно, и сравнивали Алексея, который никогда не давал себя в обиду, будучи подростком.
Писатель жил без прописки в осаждённом городе. У него не было продовольственных карточек, и перспектива умереть от голода была близка — к счастью, Пантелеева спасли читатели и знакомые литераторы. Уже после войны на основе своих блокадных дневников Леонид создал несколько книг, в числе которых «В осажденном городе» и «Живые памятники».
Его короткий, чуть больше трёхсот слов, и невероятно пронзительный рассказ «Кожаные перчатки» повергает в оцепенение. И наступает оно во время прочтения последних строк. Боли, страха, ужаса, терпения и стойкости, какого-то неземного мужества в этих нескольких предложениях настолько много, что даже как-то не верится: неужели столько эмоций, столько визуальных образов и столько боли можно вложить в маленькую реплику неприметного героя?
Ленинград
Британско-российский фильм 2007 года о блокаде. Мы видим разрушенный Ленинград, памятники которого затянуты камуфляжной сеткой. С неба безостановочно падают бомбы, а голод изо дня в день убивает множество людей. Чтобы получать хоть какую-то помощь извне, нужно найти промерзшее место на Ладожском озере, о котором знает только один ученый-гидрограф. На его поиски отправляются герои мини-сериала, состоящего из четырех частей. Это один из самых дорогостоящих кинопроектов в России, который показывает крупные батальные сцены
Создатели говорили, что массовое использование спецэффектов делается не для зрелищности, а чтобы обратить внимание на то страшное событие, которое унесло жизни сотням тысяч невинных людей
https://youtube.com/watch?v=5_uIpr3WfWw
«КАБЕЛЬ ЖИЗНИ»
До войны 40% электроэнергии Ленинграду давала Волховская ГЭС. После начала блокады линия электропередачи от станции к городу оказалась перерезанной. Первое время работали еще пять ленинградских ТЭЦ, но топливо для них закончилось уже в октябре 1941 года.
Ленинград оказался и в энергетической блокаде. В конце 1941 года город получал электроэнергии в 120 раз меньше, чем накануне войны. Электричество стало такой же ценностью, как и хлеб. И даже большей — ведь без него не могли работать хлебозаводы.
В городе ввели режим жесточайшей экономии. С 8 декабря электричество подавалось только на военные предприятия и в советские партийно-государственные организации. Но даже Смольный, где находилось руководство города, освещался не полностью — часть предназначенной для него электроэнергии шла в типографию имени Володарского. Там, во-первых, печатали «Ленинградскую правду», а во-вторых, продовольственные карточки.
Квартиры же освещали лучинами, коптилками, а в лучшем случае — свечами и керосиновыми лампами. И свечи, и керосин были огромным дефицитом.
Михаил Сухачев «Дети блокады»
Одновременно страшная и прекрасная книга о том, как детям приходилось справляться в блокадные годы. Сам автор пережил блокаду, поэтому во многом описывал то, что видел своими глазами. Главные герои – Витя Стогов и его друзья, простые мальчики и девочки, которые тушили бомбы, ловили сигнальщиков-диверсантов и делали все, что было в их силах, чтобы помочь взрослым выстоять.
Цитата: «Да, они привыкали, мужали, хотя мальчишество все равно проявлялось в азарте, непоседливости, вездесущности и еще, пожалуй, в непонимании, в неверии, что бомба или снаряд могут разорвать любого из них на куски».
Ели «черную сметану» — землю пополам с сахаром
Дом, где жили Осины, находился неподалеку от завода «Арсенал», где изготавливали минометы. И бомбили квартал особенно часто. Жить в доме было невозможно: окна выбиты, да и пожар мог вспыхнуть в любую минуту. Мужчин к тому времени уже забрали на фронт. Поэтому женщины вырыли во дворе большую землянку на всех. Стащили в нее оставшиеся кровати, сколотили нары, установили чугунную буржуйку.
— Ребятишки — человек семь — оставались со старенькой бабушкой, а матери уходили: кто на работу, кто на добычу еды, воды, дров, керосина, — вспоминает Нина Семеновна. — Мы уж потом поняли, что бабушка нас охраняла не только от бомбежек, но и от лихих людей: чуть что — бегом в землянку. Мы же не сразу доходягами стали. Что-то сначала даже варили.
Руки Нины Семеновны
Карточки выдавали на хлеб, на крупу, на масло, на мясо. Только ни масла, ни мяса не было, да и крупа быстро исчезла.
— Мама на Бадаевские склады ходила, они сгорели, но земля перемешалась со жженым сахаром, — вспоминает она. — Приносила ее в ведре, заливала горячей водой: слаще всяких конфет. И так тоже ели: земля жирная, мы с ребятишками называли ее «черная сметана». Папа иногда прибегал, приносил немного хлеба — у него карточка была на 400 граммов. Нам-то с Галей по 125 полагалось, маме — 200. Проглотишь и не заметишь. Но взрослые нам хлеб сразу не давали — сначала на печке засушивали, чтобы мы подольше грызли. А ближе к зиме люди стали на улицах падать. Мы сначала ходили, тормошили, поднимать пытались. А потом с сердцем, наверное, что-то делается: упал — лежи. Да и сами с трудом уже ходили.
Блокадная зима 1941–1942 годов стала одной из самых суровых в двадцатом веке. Судя по дневниковым записям ленинградцев, столбик термометра нередко опускался ниже -34. В начале февраля с завода привезли отца: он заболел пневмонией. Почти не ел — только пил, отдавая свою пайку дочкам.
— Мы его даже не узнали: таким старым стал, подумали сначала, дедушка чей-то, а ему всего 38 было, — Нина Семеновна протягивает крошечную фотографию два на два. — Умер он в середине февраля. Мама не захотела его в братскую могилу класть. Богословское кладбище почти напротив дома было, мы видели, как трупы возили, как траншеи взрывали, как покойников туда скидывали. Пошла договариваться, и с нее на кладбище запросили две наших с Галей карточки. Что делать? Папиного хлеба не будет, а без наших карточек — вообще смерть.
Нина Семеновна бережно хранит фотографию отца и свидетельство о его смерти
Детей отправили навстречу войне
На старенькой, но добротной «стенке», модной в прошлом веке, разложены книги с закладками. В названии каждой — страшное слово «блокада»:
— Внучка присылает: рассекретили все, наконец, — объясняет Нина Семеновна Махотина, председатель секции блокадников Омской городской общественной организации ветеранов. — К детям в школы хожу, в клубы, рассказываю. Чтобы знали. Немного нас осталось-то — на весь город 150 блокадников. Кто из дому уже не выходит, кто говорить не способен, кто просто не помнит. Это мне семь было, когда эвакуировали, а Валентину Кобылкину, например, два. Остались в голове вода и детский рев: есть хотели, плакали, а какой-то добрый человек ходил, их по головкам трепал. Или Татьяна Балякина — ее годовалой возле мертвой матери подобрали, что она может вспомнить?
Счастливое довоенное время почти стерлось из памяти Нины Семеновны, тогда — Нины Осиной: ходила в садик с младшей сестренкой Галей, по выходным всей семьей — в парк или в цирк. Жили на Лабораторном проспекте: комната в деревянном двухэтажном доме на восемь семей, общий коридор, туалет на улице. Отец работал на Ленинградском металлическом заводе имени Сталина. Мама, ткачиха по профессии, хозяйничала дома, обшивала семью.
Нина Семеновна и сейчас шьет
Первое расставание с отцом стало для Нины началом беды:
— Папу отправили на Урал восстанавливать турбину, мы еще переживали, как без него будем, — вздыхает она. — Сильно мы его любили. А их прямо с дороги вернули — война началась. Завод сразу на военное положение поставили, сотрудников там и поселили, так что не скоро мы его увидели. Маму отправили на Лужский рубеж рыть противотанковые рвы. Приходила еле живая, руки в кровавых мозолях — ничего, кроме лопат и ломов, у них не было.
Уже 29 июня началась эвакуация детей из Ленинграда. Правда, проводили ее по довоенным планам, разработанным на случай угрозы со стороны Финляндии: южные районы области, которые тогда включали в себя и нынешнюю Новгородчину, считались наиболее безопасными. Нину и Галю отправили с группой на станцию Хвойная.
— Оказалось — навстречу войне, — разводит руками Нина Семеновна. — От Хвойной еще километров на десять вглубь отвезли, в деревню. Как обстрел начинается, нас воспитатели кого за руки, кого на руки хватают: «Ребятишки, бежим в лес». Потом до родителей слухи стали доходить, что мы в опасности, и мамы приехали. Это нам повезло, считай: пишут, что с 29 июня по 27 августа из Ленинграда было эвакуировано 395 091 детей, а возвращено только 175 400. Куда делись, никто не знает, и могилок не осталось.
Книги о блокаде дома у Нины Семеновны
Детей усадили на подводы, которые выделил сельсовет, матери шли рядом. Как выяснилось позже, они въехали в город почти последними: на следующий день, 8 сентября 1941 года началась блокада.
Во время взрыва мы прятались на кухне
— Когда в дом попала бомба, наша сторона не обрушилась — только рамы вместе со стеклами вылетели. Мама после работы прибежала: полдома нет, соседний горит, думала, мы с братом умерли. А мы на кухне сидели все вместе, в комнатах все стеклом засыпало, — вспоминает Зоя Алексеевна Пенязева.
Ей 86 лет. Она почти не выходит на улицу — трудно двигаться. Говорит, что кости болят из-за голодного детства. Когда началась война, ей было всего шесть лет.
Зоя Алексеевна Петрова-Пенязева
— Я блокадный хлеб вообще не помню: ели мы его или нет, — плачет она. — Какие-то отрывки в голове. Вот летом траву рвем, жуем вместе с корнями, мама говорит, мать-и-мачеха полезная: желтенькие такие цветочки — горькие, вкусные. Вот на помойке очистки и сгнившую картошку ищем, мама из этого оладьи пекла. Фронт же прямо по Ленинграду шел, солдатиков лучше кормили. Спасибо, не гоняли, помогли выжить.
К осени 1942-го, по словам Зои Алексеевны, про еду даже не разговаривали: забыли, что она есть.
— Уже ничего не хотели, — рассказывает она. — Себя не помню, а Боря, братишка на два года младше — кожа да кости. Даже животы не болели — с чего им болеть-то, если там ничего нет? Не знаю, может, кто и лучше ел, пишут сейчас всякое, а мои родители — простые люди…
Когда началась война, отец Зои Алексеевны пошел в танкисты. «Такой патриот был», — отмечает она. Ее мама была рабочей на заводе. В одной комнате жила ее семья, в другой — соседи, у которых тоже росли двое детей — ровесники Зои и Бори.
Зоя Петрова-Пенязева
— Мамы на работу уходят, нас утешают: «Бомбить будут, не бойтесь, это наши». А это немцы же были, теперь понимаю: мы возле вокзала жили, на Лиговском, в пятиэтажном доме. Поздней осенью в него и попала бомба…
Поселились в соседнем доме, на втором этаже — выше подняться не смогли, не было сил. Одна комната в квартире была уже занята семейной парой, но хозяева не протестовали.
— Люди умирали, квартир пустых было много: заходи и живи, — говорит Зоя Алексеевна. — Утром мама ушла, мы играть стали. А какие у нас игрушки? Только папин компас. Залезем под одеяло, представляем, будто мы в самолете летим фашистов бить. Потом молоток Боря нашел.
Обои-то вздутые все, потрогаешь ладошкой пузырь. Если теплый, ты его молотком стукнешь со всей силы, и крыса вниз — шлеп!
Много их было, они тут хозяевами были. Питания им — завались: покойники в каждой квартире, так что сильно не нападали…
А счастье тоже было. Один раз, как кажется Зое Алексеевне, когда неожиданно пришел домой папа. Его танк встал на ремонт на Кировском заводе. Алексей Васильевич отпросился ненадолго, принес детям горсть муки. Успел даже испечь лепешки. И ушел. Больше они его не видели.
Фото отца Зои Алексеевны
Зимой мать забрала детей на работу: Зоя слышала, что приходили какие-то люди, предупреждали, чтобы их не оставляли одних дома.
— Говорили, что дезертиры ребятишек воруют, — крестится она. — По квартирам ходили, грабили. Карточек у них не было, а жрать надо что-то, вот за слабыми и охотились. Да какая там охота — ни кричать, ни сопротивляться мы уже не могли. Двери не закрывали: то ли замок перекосило, то ли мама надеялась, что выбежим при бомбежке. В соседней комнате потом уже другая семья поселилась — тоже мать с детьми. Мы еще передвигали ноги, а там одна девочка не вставала, лежала, распухшая от голода. А может, и мертвая — холодно, топить буржуйку было уже нечем, всю мебель сожгли. Но мама говорила, что пока она лежит, эта семья живет: карточку ее делит.
«Балтийское небо» Николая Чуковского
Своё документально-художественное произведение «Балтийское небо» военкор и сын поэта Корнея Чуковского создал на основе материалов, собранных во время войны. Эскадрилья «Рассоха», названная в честь своего командира, переносит читателя в историю реальных летчиков, которые защищали Балтийский флот, запертый в Финском заливе.
Это история о тех, кто нёс героическую оборону Ленинграда, сражался, влюблялся и отдал свою жизнь за Родину, о том, как укреплялась вера в победу, о знаменитой эскадрилье истребителей И-16 под руководством капитана Рассохина.
В 1960 году режиссёр Владимир Венгеров снял по книге Николая Чуковского одноимённый двухсерийный фильм.
Таня Савичева, 11 лет
Фото: ТАСС
Дневник ленинградской школьницы Тани Савичевой – это, пожалуй, самая известная детская летопись войны, которая уместилась всего на девяти страницах.
Когда фашистская Германия напала на Советский Союз, Тане было 11 лет. Она родилась в селе Дворищи под Гдовом, но, как и ее братья и сестры, выросла в Ленинграде. Семья Тани была многодетной: она была пятым и самым младшим ребенком в семье. У неё было две сестры – Женя и Нина, и два брата – Леонид «Лёка» и Миша. Отец семейства, Николай Родионович Савичев, был состоятельным человеком: в Ленинграде ему принадлежали пекарня, булочная-кондитерская и даже кинотеатр. Однако в 1935 году Савичева как нэпмана лишили всего имущества и выселили за 101-й километр. Спустя год Николай Родионович умер от рака. Его семье, несмотря на потерю кормильца, удалось вернуться в Ленинград.
22 июня 1941 года у танинной бабушки был день рождения. Утром девочка вручила ей подарок, а уже вскоре по радио объявили о начале войны. Савичевы стали активно помогать Красной армии, и даже маленькая Таня не оставалась в стороне – собирала бутылки для зажигательных смесей. Но потом в город пришла блокада, а за ней – голод и смерть.
Как-то раз Таня обнаружила дома записную книжку Нины, которую ей подарил Леня. Часть книжки была занята записями о различных задвижках, вентилях, клапанах и прочей арматуре для котлов (Нина, как и Женя, работала на Невском машиностроительном заводе имени Ленина), а другая половина с алфавитом для записи телефонных номеров и адресов оставалась свободной. В этой книжке Таня впоследствии и вела свой блокадный дневник.
Вскоре там появилась первая запись под буквой «Ж»: «Женя умерла 28 дек в 12.00 час утра 1941 г.» (пунктуация и орфография автора здесь и далее сохранены – прим. ред.). Старшая дочь Савичевых, несмотря на голод и сильное истощение, до последнего дня продолжала трудиться на заводе и сдавать кровь для раненых. Вскоре после нее с работы не вернулась Нина, но в этот раз Таня не стала ничего записывать в дневнике – она верила, что сестра жива. Нина действительно выжила: ее с другими работниками завода в спешке эвакуировали из города прямо с работы. Но Таня этого уже не узнала.
Страшные записи продолжали появляться одна за другой«Б»: Бабушка умерла 25 янв. 3 ч. дня 1942 г.
«Л»: Лека умер 17 марта в 5 час утра в 1942 г.
Дядя Леша 10 мая в 4 ч дня 1942 г.
«М»: Мама в 13 мая в 7.30 час утра 1942 г.
Судя по всему, после смерти мамы Таня потеряла надежду на то, что Нина и ее брат Михаил, пропавший без вести, когда-нибудь вернутся живыми. Последние записи в ее дневнике располагались под буквами «С», «У» и «О».
Таня написала:
«Савичевы умерли».
«Умерли все».
«Осталась одна Таня».
Через пару лет не осталось и самой Тани. Измученная дистрофией, цингой и туберкулезом, 1 июля 1944 года девочка тихо умерла в доме инвалидов в Горьковской области, уже будучи в эвакуации. Дневник Тани Савичевой после ее смерти нашла вернувшаяся в Ленинград Нина. Сегодня девять листочков, исписанных карандашом, хранятся в Государственном музее истории Санкт-Петербурга, а их содержимое известно во многих странах и продолжает напоминать нам об ужасах войны.
Фото: ТАСС
Тамара Цинберг «Седьмая симфония»
Это небольшая повесть, которая рассказывает о юной девушке Кате, которая встретила трехлетнего мальчика, оставшегося без родителей. Она спасает его от смерти и решает взять его к себе. Повесть рассказывает о большом подвиге маленького человека и о том, насколько были сплочены жители блокадного Ленинграда. Жизнь все равно сильнее смерти, даже когда людям приходится проходить через самые сложные и страшные испытания.
Цитата: «Неужели, узнав истинную цену хлеба, мы унизимся до того, что будем гоняться за роскошью? Неужели, пройдя через этот ад, мы когда-нибудь струсим, не посмеем вступиться за друга? Неужели мы, постоянно жившие едиными помыслами со всей страной, замкнемся в своей тесной квартирке, перестанем говорить «мы»?»
Трудная дорога домой
К концу блокады в Ленинграде проживало 579 тысяч жителей — почти в пять раз меньше, чем до войны. В 1941–1943 годах из города было эвакуировано более 1,7 миллиона человек. Сотни тысяч людей хотели вернуться, однако дорога домой для многих из них оказалась нелегкой.
Власти жестко контролировали процесс реэвакуации. На это были объективные причины: нехватка жилья, работы, разрушенное городское хозяйство. Город бы просто не выдержал резкого наплыва сотен тысяч людей.
В первую очередь в Ленинград возвращали рабочих крупных заводов, инженеров, ученых и других специалистов, связанных с оборонной промышленностью, машиностроением, металлургией и т. д. График и численность коллективов заводов, фабрик, НИИ и учреждений, которые переезжали в Ленинград, подлежали утверждению в Государственном комитете обороны. Секретарь Ленинградского обкома партии Алексей Кузнецов требовал, например, «не ввозить излишние непроизводственные учреждения и организации, и в связи с этим ненужное служилое и непроизводительное население».
«Население готово поступиться рядом удобств…»
За время войны и блокады в Ленинграде и его окрестностях было уничтожено как минимум 20% жилья. Хотя на самом деле — больше. Во время блокады квартиры «уплотнялись». Нередко жильцов переселяли в квартиры эвакуированных, или они самовольно занимали их комнаты. В результате бывшим квартирантам, возвратившимся в город, было негде жить.
Население города непрерывно росло. Жилья не хватало катастрофически. Ремонт старых и строительство новых домов стали в Ленинграде одной из самых главных задач.
Строители и архитекторы разработали стратегию восстановления жилых домов и зданий. Сначала отстраивали заново малоповрежденные здания независимо от места их расположения. Затем — здания на главных магистралях, площадях и набережных Ленинграда. Здания, сохранившиеся менее чем на 30%, решили сносить.
Седьмая симфония Дмитрия Шостаковича
В декабре 1941 года Дмитрий Шостакович завершил Седьмую симфонию, которую Анна Ахматова позже назовёт «Ленинградской». Впервые симфонию исполнили в Куйбышеве (Самара), потом в Москве, позже — даже в других странах. И только 9 августа 1942 года торжественный концерт состоялся в самом осаждённом городе.
Один из музыкантов, исполнявших Симфонию №7 в тот день в Ленинграде, вспоминал:
До сегодняшнего дня Седьмая симфония по справедливости считается одним из самых величественных и мощных произведений, созданных во время Второй мировой войны. Запись мелодии, которая олицетворяла мужество и непоколебимый дух жителей города, транслировалась по радио на весь Советский Союз и за его пределы, став символом сопротивления и неугасающей надежды.
Симфония №7 состоит из четырёх частей, каждая из которых представляет разные стороны жизни в осаждённом городе. Первая часть, Allegretto, изображает рассвет над городом, вторая, Moderato — Poco allegretto, показывает жизнь горожан и их ежедневный тяжёлый труд на заводах и фабриках. Третья часть, Adagio, представляет мирную жизнь до войны, а четвертая часть, Allegro non troppo, символизирует победу над врагом.
Ольга Берггольц «Дневные звезды»
Это сборник советской писательницы и журналистки Ольги Берггольц о войне, подвиге советского народа и блокаде Ленинграда. Берггольц известна также своими стихами о Ленинграде, ее считают настоящим голосом города. Ее стихи давали силу и надежду жителям Ленинграда не сдаваться и стоять за свой город столько, на сколько хватит их сил. В сборнике целая часть «Говорит Ленинград» посвящена выступлениям Берггольц на радио о блокадном городе, о том, как люди умирали и выживали, несмотря ни на что.
Цитата: «Знаешь, может быть, это некрасиво, особенно у нас, в Ленинграде, но у меня такая жажда жизни появилась! Немыслимая — как первая любовь — жажда! Нет, даже не жажда, а жадность… Вот вот-вот… И до того хочется все сберечь, сохранить, просто вот… к самому сердцу прижать! Ну все, что на свете есть: и пуговицы, и открытки, и семена роз. Прижать все к сердцу, до последней пуговицы, чтоб не исчезло…»
Вера Инбер «Почти три года»
Это блокадный дневник писательницы и журналистки Веры Инбер. Очень честное свидетельство того времени, которое вобрало в себя разные случаи и истории как из жизни Инбер, так и других блокадников, которые рассказывали ей о своей непростой судьбе. Здесь также много стихов, очерков и рассказов о том, что людям приходилось переживать. В дневнике публицистика смешивается с художественным жанром, и иногда страшно поверить, что все описанное – это правда, а не выдумка писателя.
Цитата: «Ночью проснулась от сильнейшей грозы. Удары грома сотрясали здание. Эвакуированная девочка, спавшая с матерью на одной из кроватей, плача, спрашивала: — Мамочка, это они стреляют или это мы стреляем? — Спи, это гром. Никто не стреляет, — отвечает мать. Девочка помолчит с минуту, а потом снова: — Мамочка, это мы или они?»